Сквозь приглушенные рыдания, прерываемые всхлипами, слышался заунывный вой холодного октябрьского ветра, несшего с севера капли дождя. Но ни не приближающаяся непогода, ни холод, пробирающийся в тело, но давно поселившийся в душе, не могли прервать ту заупокойную службу, где он одновременно был и потерпевшим, и обвиняемым. Обвиняемым самим собой.
Прижимая к груди белокурую голову молодой девушки, он непрерывно покачивал ее в своих окоченевших от холода руках, но не предпринимал никаких попыток встать и позвать на помощь. Хотя помощь была уже и не нужна.
Девушка была мертва. В серовато-белых волосах можно было разглядеть запекшуюся кровь, на которую с почти равными промежутками времени падали мелкие капли нарастающего дождя. И, словно не желая, чтобы хоть что-то, даже этот дождь, прикасалось к волосам его любимой, он накрывал собой голову, не замечая, что слезы скатывались по щекам, попадая на нее.
Истерика постепенно перешла во всхлипывания, вскоре сменившись холодной решимостью одержимого человека. Мужчина окинул пустынную местность пустыря, внезапно осознав всю трагичность положения, и в глазах засветилось желание поскорее бежать, скрыться подальше от этого жуткого места…
Мужчина поднялся; голова девушки безвольно упала на грязную землю пустыря. Все с тем же затравленным, волчьим взглядом, мужчина скользил по пустынной местности, ища место, где можно спрятать тело. Глаза, затуманенные какой-то мутной пеленой, бесцельно бродили по заброшенной поверхности, ни на чем не останавливаясь. Казалось, что вся решимость покинула его, оставив только нерешительность и чувство потерянности.
Медленно-медленно взгляд переместился с созерцания горизонта вниз, на лежащую у его ног тело молодой девушки. И как только взгляд его помутневших глаз остановился на предмете душевного расстройства, рыдания вновь вырвались из одинокой, брошенной на произвол судьбы, души:
- Нет!.. Нет, как же это могло произойти?.. Ты слышишь?.. Как это могло случиться?!..
Упав на колени перед распростертым на мерзлой земле телом, мужчина прижал руки к лицу, словно боясь, что она станет свидетелем его слабости… Его плечи вздрагивали в такт рыданиям, из груди вырывался не то вой, не то стон, постепенно перешедший в заикание.
Он, как ребенок, кулаками вытер залитое слезами лицо, после чего снова взглянул на девушку, равнодушную к его страданиям. Впрочем, как всегда…
Сколько он помнил, она никогда не проявляла к нему ни симпатии, ни даже заинтересованности. Только холодное равнодушие, как природы, творящей вокруг них свои интриги…
С большим трудом он поднялся на ноги, подняв на руках безвольное тело. Затем снова оглядел пустырь, не зная, что предпринять. Глаза уже не были затуманены ни болью, ни отрешенным туманом прошлого и таинственности будущего.
Странно выглядел он со стороны, если бы кто-нибудь заметил его в этот ненастный вечер. Может, это и к лучшему было то, что его никто не видел – человек, ростом почти два метра, без четырех сантиметров, и в большой толпе бросался в глаза, не то, что на пустынной местности пустыря, простиравшейся на два километра в длину. На его мускулистых руках тело девушки казалось детской игрушкой, марионеткой в руках кукловода. И именно этим кукловодом являлся мужчина, разрываемый рыданиями несколько минут назад.
Ветер крепчал, достигнув весьма приличной силы, способной людей хрупкого телосложения сместить с места. Но ему, то ли из-за своей развитой мускулатуры, то ли из-за потрясения, занимавшего все его мысли, было не до того. Ветер приятно холодил лицо, проясняя его мысли. Теперь он понимал, что ему сильно повезло, так как никто не видел их вдвоем…
Их вдвоем, эта фраза стала доступна для него только сейчас, когда она, впервые за много лет, была с ним, но одновременно и не с ним.
Она была мертва.
Руки, державшие девушку, без какого бы то ни было усилия, вдруг задрожали, застав его перехватить тело, сильнее прижав к себе, словно это было утешением, словно это было бальзам на его истосковавшуюся душу…
Внезапно он почувствовал страшную усталость. Сглотнув комок в горле, он в очередной раз оглядел пустырь. Над горизонтом, нависнув так низко, что, казалось, доставала до земли, простерлась туча, хмуря свои иссиня-черные брови. Он повернулся в ту сторону, откуда пришел, и вновь увидел другую тучу, меньшую размером, но такую же черную. Там, разрезая предгрозовой воздух, сверкали молнии, едва заметные в отблесках заходящего солнца. Странное это было зрелище: прекрасное по своей красоте, но одновременно и нагоняющее напряжение и страх.
Дождь прекратился, на его смену пришел все возрастающий ветер, носящий со стороны города дорожную пыль. Песок попадал в глаза, скрипел на зубах. Левой рукой, той, что держала голову девушки, он утер лицо, и снова тревожно всмотрелся в горизонт.
- Не бойся… - Прошептал он, обращаясь к мертвой девушке, бережно приподняв ее голову. – Она до нас не дойдет…
Глаза вновь поволоклись туманной дымкой, словно пелена тумана легла на лицо. Он бережно погладил белокурые волосы левой рукой, пропуская локоны через пальцы. Он всегда любил гладить ее волосы, только это бывало крайне редко… Такие моменты он мог пересчитать по пальцам.
Наконец, приняв какое-то решение, он пошел вглубь пустыря, туда, где они однажды провели вечер. Вечер, значивший для него гораздо больше, чем для нее… Вечер, когда он также, аккуратно и застенчиво прикоснулся к ее волосам, имевшим тогда еще естественный цвет. К волосам, не отливающим рубиновым отблеском солнца и крови…
- И зачем ты сюда меня привел? – нетерпеливо спросила она, воззрившись на него с гневом и нетерпением. – Что ты хотел показать?
Он не ответил; просто стоял, чуть склонив голову набок, заинтересованно изучая профиль ее лица, освещаемого вечерним июньским солнцем. Вот луч солнца, вырвавшись из-за внезапно набежавшей облачности, осветил ее глаза, сделав их смеющимися. Не над ним, а от ситуации.
- Слушай, если ты и дальше будешь так стоять истуканом и тупо смотреть на меня, я уйду! – вспыхнула девушка, причем черты ее лица стали еще более привлекательными. – Ты – идиот, Тихорецкий!
Она резко развернулась и зашагала прочь от него; мелированные волосы искрились на солнце, создавая иллюзию золота.
Он открыл рот, собираясь окликнуть ее, но тотчас же закрыл, не зная, что сказать. Глаза вдруг стали остекленевшими, в горле слышались какие-то булькающие звуки. Он молча стоял, наблюдая, как девушка, единственная девушка, которую он по-настоящему любил, уходит прочь, оставив его ни с чем, кроме жалких воспоминаний…
- Постой! – он резко сорвался с места и рванулся за ней, за несколько секунд покрыв расстояние, разделявшее их.
Схватив девушку за руку, он резко развернул ее лицом к себе. То ли от неожиданного его поступка, то ли от силы, с которой он сжал ее руку, но глаза девушки расширились от испуга:
- Тихорецкий, отпусти! Ты что, с ума сошел?!
Она попыталась вырвать свою руку из его железной хватки, но безуспешно; он лишь сильнее стиснул ее руку, отчего она негромко вскрикнула.
- Отпусти, мне больно!
Внезапно, словно только что вспомнив о причиняемой боли девушке его сердца, Тихорецкий отпустил руку, рассеяно потирая правую руку.
- П-прости, Лен… Я не хотел… П-прости…
- Идиот! – выкрикнула ему в лицо Лена. – Ты мне чуть руку не сломал!
На ее глазах появились слезы – не боли, а гнева. Сердито шмыгнув носом, девчонка пошла прочь, постепенно переходя на бег. И, когда их разделяло больше десяти метров, крикнула:
- Правильно говорят в классе, ты – чокнутый! Идиот!
Ярость зажглась в его глазах, снова огонь, загоревшийся на конце зажигалки. Руки сжались в кулаки так, что суставы побелели. В горле опять заметался рев, похожий на рычание.
Резко рванувшись с места, он за какую-то минуту нагнал непокорную девушку и схватил, на этот раз обеими руками.
- Что ты сказала? – прорычал он, повернув лицом к себе. – Повтори!
В ее глазах отражался только ужас. И раньше не сильно привлекательное лицо Тихорецкого сейчас приобрело сходство со звериной маской, какие продают в магазинах игрушек накануне Хэллоуина. Девушка смотрела на этакую гротескную маску человека, не в силах отвести взгляд от одного – матово-блеклых, словно покрытых пеленой, глаз, бессмысленно уставившихся на нее.
- Н-н-ничего… - Пролепетала она, отчаянно мотая из стороны в сторону головой, как будто желая прогнать навязчивый кошмар из своих снов. – Н-ничего н-н-не говорила!..
- Врешь! – рявкнул он, встряхнув ее за плечи, как куклу. – Говори, сука!
Лена взвизгнула – теперь, несомненно, от страха. Сразу же вспомнились слухи, ходившие много месяцев по школе: Тихорецкий, этот качек, одиннадцатиклассник, «съехал с катушек», и только время покажет, куда ему поступать – в институт или же в здание с решетками на окнах и смирительными рубашками.
- К-коль, - заикаясь, проговорила Лена. – В чем д-дело, Коль? С тобой все нор-нормально?
Хватка его железных рук заметно ослабла. Он стоял, глядя на девушку, о которой ходило так много разговоров по школе, и которые, будь они правдой, сыграли ей дурную роль. Эгоистичная, алчная, способная ради своей выгоды сдать тебя, если это того стоит, она все же необъяснимым магнитом тянула его, заставляла сходить с ума от страсти, поглощающей все его нутро при одной лишь встрече или взгляде…
- Прости, - прогудел он, опустив руки. – Прости, я не хотел…
Она снова посмотрела ему в глаза. Матовый блеск глаз исчез, уступив место их обычному цвету – серо-голубых с коричневыми крапинками. Он снова стал самим собой – застенчивым, неразговорчивым громилой, способным довольствоваться одним только ее созерцанием, в отличие от его однокашников.
- Прости, - еще раз повторил он и отвернулся. – А теперь иди. Иди.
Она постояла еще несколько секунд, глядя на его могучую спину, почти полностью загораживающую макушку заходящего за горизонт солнца. А потом, не оглядываясь и не останавливаясь, быстро пошла по направлению к видневшемуся вдали городу, но зная, что он стоял, черный силуэт от кроваво-красного заката, провожая ее взглядом своих матово-блеклых глаз…
Громовой раскат вывел его из плена воспоминаний. Вздрогнув – не от внезапного звука, а, чтобы окончательно прогнать несчастливые картины далекого прошлого – Тихорецкий опустил глаза на свое сокровище, ради которого простился бы не только со своим ясным сознанием, но и годами, проведенными в психиатрической лечебнице.
Десять долгих, почти невыносимых от адской боли при мысли, что он никогда не увидится  с Леной, лет он лелеял и растил в душе надежду, что они обязательно увидятся. Не важно, помнит она его или нет, главное, что он никогда не забывал цвет ее глаз и шелковистость окрашенных волос…
И, наконец, после нескольких месяцев поиска, он наконец-то нашел ее – все такую же эгоистичную, алчную и безразличную к страданиям других, но уже замужем за местным заместителем окружного прокурора. У нее было все – счастливая семья, хорошая работа, домашний очаг, будущее, в конце концов. А у него – давняя мечта о том, чтобы найти единственную любимую всем сердцем девушку, да справка с освобождением из лечебницы.
Дождь превратил глинистую поверхность пустыря в большую, вязкую лужу. Огромные пузыри, вскипавшие на поверхности луж, говорили о том, что дождь обещается быть кратковременным, но это было не так.
Он сел прямо на землю, в грязь, все еще прикрывая ее окровавленную голову собой, и надрываясь от рыданий и слез, рвавшейся из его обездоленной души…
Она была в доме одна – огромном доме, одним из тех, которые показывают по телевизору за границей, с аккуратно подстриженной лужайкой и раздвижными воротами. Увидев его, сначала не узнала, потом же, попристальнее вглядевшись в глаза, охнула и окинула взглядом улицу. И только после этого впустила в дом.
Сейчас он почти не помнил, как выглядел дом изнутри – все его внимание было приковано к ней, к ее лицу, которое снилось ему каждую ночь на протяжении этих долгих десяти лет. В голове запечалилась только одна мысль – этот дом был как две капли воды похож на дома заграничных пижонов, тративших свои миллионы направо и налево. Хотя ни в одном из таких домов он не бывал.
- Николай? – светский тон, отстраненный взгляд. – Где ты пропадал все эти годы?
Он не ответил – нет нужды было отвечать. Наверняка, для нее это не важно, просто сыграла манера вежливости.
- Проходи, садись, - она провела его на кухню, указала на стул. – Так чем же ты сейчас занимаешься?
- Я? – он, оглядывавший убранство кухни, снова возвратился к созерцанию ее лица. – Ничем…пока.
Ее лицо, сотни или даже тысячи раз представляемое каждой ночью, заметно изменилось со временем. Тщательно скрываемые морщинки вокруг глаз, все же были едва заметные на прекрасном, но таком высокомерном лице. Остриженные до плеч белокурые волосы, каскадом обрамляли шею. Губы, тот запретный плод, который он пытался сорвать на протяжении двенадцати лет их «дружбы», манили его своей спелостью и аккуратностью, словно яблока из запретного сада.
- А как же ты? – спросил он, сглотнув комок в горле. Взгляд его остановился на безымянном пальце правой руки. – Замужем.
- Да, - она опустила взгляд на кольцо; волосы ниспадали на лицо, скрыв гримасу неудовольствия. – Восемь лет уже.
- Дети?
Она отрицательно покачала головой.
Они молча пили чай. Он так много хотел сказать ей. Все то, что накопилось за те ужасные десять лет, проведенных за решетками под тщательным наблюдением врачей и камер видео-наблюдения. Но ее отстраненный и холодный вид, тот тон, каким она задавала вопросы, заметно остудили его радость в предвкушении желанной встречи.
Она встала, поставив пустую чашку на блюдце. Он поднялся тоже. Жестом пригласила в коридор. Он понял, что его прогоняют. Так вот, что он заслужил, проведя десять лучших лет своей жизни в компании с Наполеонами и Иванами Грозными! Встречу как очередной запланированный прием, да чай в нелепой спешке! Завязывая шнурки на ботинках, он напрасно старался подавить все нарастающий гнев.
- Ну, что же, увидимся, - без всякого намека на радость сказала Елена.
- И это все? – глухо проговорил он, почувствовав, что в горле встает ком. – После десяти лет, проведенных по твоей вине, в грязной и неприступной лечебнице?
Она подняла на него глаза и отшатнулась. На нее смотрели те самые глаза, как в тот памятный ужасный вечер на пустыре после выпускного – бессмысленные, блеклые, покрытые матовой пеленой. Она поняла, что те слухи, ходившие по городу после выпускного, будто Николая Тихорецкого, тихоню и славного малого, закрыли в местном дурдоме, не были обычными выдумками…
Это было правдой.
Она попятилась, пока не наткнулась на стенку, больно ударившись о картину, висевшую на стене в коридоре. Он стоял, молчаливый, двухметровый гигант, который и в школе-то казался устрашающим, а сейчас.. Она пыталась справиться с нарастающим ужасом, глядя, как он надвигается на нее с растопыренными, как у медведя, руками, бормоча под нос какие-то слова.
Ринувшись в комнату, она захлопнула дверь; за дверью послышался отчаянный вопль – она ненароком прищемила ему руку. Еще секунда – и дверь распахнулась, явив в проеме ужасающую своими размерами фигуру молодого человека, помутившегося от любви к девушке, к ней самой, рассудком. Отчаянно закричав, она пятилась в глубь комнаты, на ходу перебирая вещи, чтобы оказать сопротивление. Халат… Книга… Журнальный столик… Ваза!
Вооружившись вазой, словно битой, Елена стояла, стараясь напустить на себя грозный вид. А он приближался, как ни в чем не бывало, кривя губы в садистской усмешке, словно тигр, загнавший в угол свою жертву…
Гром, прозвучавший прямо над его головой, заставил его поднять голову к потемневшему небу. Тучи, шедшие с разных концов, почти соединились вместе. Между ними оставалось не больше нескольких метров.
Николай Тихорецкий даже и не подумал вставать. Все также сидел в луже грязи, мокрый от дождя, но укрывающий тело бездыханной девушки, которая была смыслом его жизни…
Он не помнил, как добрался до пустыря, неся на руках труп девушку с размозженной вазой головой. Ему никто не попался на пути.
Тучи, наконец, сошлись на небосводе, вызвав серию сменяющих друг друга раскатов грома и молний. Казалось, что Всевышний, если он есть на самом деле, испытывал огромного парня на руках с игрушечным телом девушки, разыгрывая прямо над ним небесное представление. Гром, с каждым разом сокращая промежутки между раскатами, все увеличивал силу, переходя в барабанный бой, разрывающий и душу, и мозг…
Дождь почти смыл кровь с белокурых волос Елены. Все такая же прекрасная и нежная, хоть и в насквозь промокшем платье, она, казалось, просто спала, положив голову на могучее предплечье своего давнего возлюбленного. Возлюбленного, целью жизни которого, было найти ее, его эгоистичную и алчную, на так страстно любимую на протяжении двенадцати лет любви, Лену…
Одна за другой, разрывая небо, змеились вспышки молний. В свете кратковременных, но частых вспышек, можно было разобрать лицо единственного человека, баюкавшего на руках тело молодой девушки, и напевавшего ей нечто вроде колыбельной:
- Спи, моя радость… Спи, моя Лена… Спи, мой ангел…
Закрыв глаза, он баюкал ее голову, нежно прижав к себе, готовый защитить ее, его Лену, от чего угодно, не важно, что ее уже у него нет…
Резкая, очень яркая молния разразила небо, осветив все пространство пустыря. Если бы он повернул голову вправо, то смог бы различить несколько фигур, бежавшим по направлению к нему… Людей, что-то кричавших ему и размахивающих руками с зажатыми в ними пистолетами… Людей, шедших, чтобы спасти ее…
Очередная молния осветила мрачный пейзаж. Глинистая поверхность пустыря превратилась в непроходимую топь. Пузыри на лужах все еще пенились, будто здесь был не пустырь, а болото. Он поднялся, не обращая внимания на хлюпанье грязи и испачканные почти до колена брюки, и побрел прочь, к тому месту, где была их памятная встреча…
- Тихорецкий, стой! – выкрикнул мужчина, бежавший впереди всех. – Стой, тебе говорят!
Но вой ветра и раскаты грома глушили его слова, едва вырвавшись на воздух. Выбивающаяся из сил группа, среди которых выделялся своей формой начальник полиции, заметно убавила свой бег, но настойчиво продвигалась вперед.
А огромный мужчина с казавшейся маленькой на его руках женщиной все шел и шел вперед, не разбирая ни ничего перед собой.
- Стоять! – выкрикнул начальник полицию и дал предупредительный выстрел в воздух. – Тихорецкий, стой!
Гигант, вздрогнув, замер. Очень медленно, словно в замедленном кино, повернулся лицом к преследующим людям. Восемь человек, ровно столько, сколько времени Лена провела замужем. Четверо вооружены.
Он снова повернулся к ним спиной и все также продолжал путь в неведомо куда. Преследователи, остановившиеся вместе с гигантом, вновь побежали, разбрызгивая в стороны грязь и игнорируя грозу.
Снова выстрелы в воздух. Нет, они не намерены шутить. Николай остановился и глубоко вздохнул. Свежий, холодный воздух ворвался в могучие легкие, освежив в память. И как только рассудок вновь вернулся к нему, он кинулся бежать…
Они видели, как огромный человек, внезапно остановившись, вдруг ринулся вперед, убегая от погони. И как только увидели, начали стрелять.
Пуля просвистела возле его правого уха, едва не задев его. Гнев, поутихший вновь, вновь стал возрастать, как только вторая пуля, чуть слышно просвистев из-за нарастающего ветра, попала ему в плечо. Боль ожгла руку, но он продолжал бежать.
Третья пуля попала ему в бок. Задохнувшись от боли, он попытался вздохнуть, но почувствовал адскую боль, от которой закружилась голова. Его начал раздирать кашель, и, сплевывая на землю слюну, он понял, что пуля попала в легкое.
Прижимая к себе девушку, как щит, к груди, он поплелся вперед, все больше и больше теряя силы. Голова кружилась, ноющая боль в плече сводила с ума, дышать становилось все труднее…
Они видели, как убийца, постепенно снижая скорость, перешел на шаг.
- Молодец, Зимин, верный выстрел, - похвалил молодого сержанта начальник полиции. – Теперь он от нас не уйдет!
Ноги казались свинцовыми… Голова гудела, словно колокол… В глазах стоял туман…
Он медленно, но упрямо двигался вперед, все чаще останавливаясь, чтобы отдохнуть. И чувствовал, что конец уже близок…
Когда до сумасшедшего убийцы оставалось не больше десяти метров, грянул гром, чуть не оглушив группу преследователей. Замешкавшись, люди стояли, не сводя глаз с огромного человека, склонившегося над землей.
- Сейчас упадет, - проговорил начальник полиции и сделал шаг вперед.
Но Николай Тихорецкий не упал. Выпрямившись во весь свой огромный рост, он вдруг раскинул руки навстречу порывистому ветру, сбивавшему с ног, и дождю, хлещущего по лицу, и разразился неудержимым, диким, совершенно сумасшедшим хохотом, слышимым даже из-за оглушающего грома…
Раздался оглушающий гром, заставивший восемь мужчин отпрянуть в испуге назад, и гигантская молния, разрезав мир напополам, вонзилась в то место, где стоял сумасшедший человек, простирающий руки к небу…
Через несколько минут после этой молнии, гроза стала потихоньку стихать, и постепенно, сошла на нет, оставив напоследок лишь мелкий, капающий дождик, да запах озона в воздухе.
А восемь человек, сгрудившись у двух тел – огромного молодого человека и небольшой, казавшейся почти миниатюрной рядом с ним, женщиной – молча смотрели на результат безответной, но всепоглощающей любви…